bjarmeland_ost

Белому движению, которое на языке русского национализма, было не «контрреволюцией», а неудавшейся Национальной Революцией, фатально не повезло с собственной эстетикой. Перевод белой борьбы в область эстетического не удался, хотя и времени, и средств для этого имелось предостаточно.

Вместо живого чувства Нации, которое непременно должно возникать при взгляде на «цветные» части Добровольческой армии – какая-то усталость и обречённость. Случайно ли такая расфокусировка? Увы, нет. Эстетика является одним из объектов Kulturkampf, «борьбы за культуру», которая с давних пор ведётся советскими оккупантами против русского наследия. Изменения, произошедшие с образом белогвардейцев, результат сознательной политики по разрушению и нивелированию всего, что могло бы вдохновить русских на сопротивление оккупантам.

Всё гениальное просто: белая эстетика – это эстетика русского варианта европейской Консервативной революции. Необходимо отличать её от того псевдо-белогвардейского ширпотреба, который представляет собой отвратительного постмодернистского ублюдка. Фетиш горе-реконструкторов, сентиментальность Серебряного века, рефлексы советского патриотизма – всё это сошлось воедино, чтобы дать идеологии пресловутых «белосовков» визуальный образ.

Потешные «белогвардейцы» были впервые показаны в советских кинофильмах 1960-х гг. Показаны они были если и не в положительном, то уж точно в неоднозначном амплуа, с нотками сочувствия. Власть, чьи глашатаи ещё в 1942 году кричали о «белофашистах» и «белогвардейце Гитлере», решила, что русские враги советской власти окончательно «погребены под обломками истории» и пора бы заняться нейтрализацией памяти о них. Для этого в массовую культуру советского общества был введён новый колоритный персонаж – романтический «офицерик», который хоть и воюет у Деникина или Колчака, но в глубине души понимает свою обречённость. Этот «сложный» и «неоднозначный» персонаж уже не может испугать советского человека. Наоборот, зритель чувствует к «офицерику» симпатию, которую от жалости отделяет очень тонкая грань.

Как ни странно, но «белобандит» из большевистских агиток 1930-х гг. весьма точно передаёт антропологию белой борьбы, по крайней мере, её «непримиримую» антибольшевистскую неистовость. Рассказы про «белобандитов» – это плод демонизации русских героев, чьи имена, сами по себе страшные для большевиков, обросли ещё более ужасными подробностями; здесь мы сталкиваемся не с ложью, а с преувеличением. Зловещие рассказы об ужасах «колчаковщины» или «дутовщины», имея в основе своей полуправду-полуложь, тем не менее, несли в себе семя истины: русская власть была СТРАШНОЙ для Интернационала. Тщедушного «поручика Голицына» образца 1960-80-х гг. уже никто не боится, его жалеют. Есть ли больший позор для русского, чем быть объектом жалости со стороны своих кровных врагов?

В период «либерализма» подобный портрет, а если по правде, пародия, стал «мейнстримом». С концом ельцинской «оттепели» и началом путинских «заморозков» физиономия потешного «белогвардейца» приобрела новые черты: фаталист, поющий романсы под гитару, вдруг осознал, что не так уж бесполезен и открыл в себе патриота «державы». Причём цвет «державы» для «офицерика» не так уж важен: белая или красная, она нуждается в защите от внешнего агрессора, и уж тут «поручик Голицын» просто обязан выступить в одном строю с «комиссарами», которые ещё вчера «девочек наших вели в кабинет».

Если «белобандитский» антураж, призванный оказывать на зрителя отталкивающее впечатление, напротив, притягивал врагов большевистского мира, то позднейшие эксперименты советчиков над «образом врага» стали привлекать людей другого, особого душевного склада. Отравленные ядом советчины, они тянулись не к национализму, заложенному в белой идее, а к «романтизму» и фетишу. Но белые воины были не «романтиками», а национал-революционерами. Борьба за Россию была для них не праздным «донкихотством», а упрямой, неблагодарной работой по искоренению комунно-ордынского ига на русской земле. Никакой «романтики», «дамочек» и реконструкторского фетиша. Ещё менее «романтичной» белая борьба стала в Русском зарубежье, где, к примеру, белые контрразведчики занимались рутинной, преимущественно бумажной работой по выявлению, разоблачению и ликвидации очагов красной заразы в Свободном Мире. Здесь впору не романсы петь, а осваивать криминологию, законодательство западных держав, разнообразные точные науки и военную теорию. К национал-террористической «практике» переходили лишь после тщательной «теоретической» подготовки, а в акциях антисоветского террора холодного расчёта было куда больше чем пресловутой «романтики».

Так, «смягчённые» черты белогвардейца в позднем советском кинематографе породили особый способ восприятия Белого движения. Теперь оно воспринималось не как бескомпромиссное национал-освободительное движение русской нации, а как «последний бой» навеки уходящего с исторической арены «господствующего класса». То, что красные трактовали со знаком «минус», розовые взялись истолковывать со знаком «плюс». Белое движение стало ассоциироваться не с пламенным идейным служением, а с меланхолией и какой-то сладковатой безнадёжностью.

Возвращаясь к вопросу о визуализации белогвардейской Национальной Революции, стоит сказать, следующее: белую эстетику (куда входит не только визуализация) придётся не просто реконструировать, но практически создавать с чистого листа. В нашем распоряжении только мемуарная литература, идеологические манифесты и военные документы, с помощью которых мы можем приобщиться к умонастроению бойцов русского национал-революционного фронта. Качественный художественный материал, который мог бы послужить эталоном, придётся собирать по крупицам. Русский прото-фашизм, в отличие от итальянского фашизма, не породил собственного художественного стиля, наподобие футуризма или нацистской неоклассики. И хотя шаги по формированию «белого стиля» реально предпринимались (особенно среди русских фашистов Дальнего Востока), все они были срезаны второй мировой войной, после которой выжившим русским националистам стало уже не до «эстетизации».

Тем не менее, мы не призываем заниматься фантазёрством. Дело в подходе. Национальные стили, национальная эстетика не творятся «из ничего». Они лишь «выводятся» из кокона национальной борьбы, внутри которого всё уже дано, всё предначертано… Белогвардейский стиль – это максимальное раскрытие эстетических праформ нашей Национальной Революции, их естественное развитие из зародышевого состояния в сторону полноценной художественной школы.

Материал есть. Дело за малым: «конвертировать» изначальное умонастроение участников русско-советской войны 1917-1951 гг. в доступную человеческому глазу «картинку». И тот, кто познал русскую белую идею, уже видит эту «картинку» нашего белофашизма перед своими очами…

Какие рецепты целесообразно дать начинающим? Перед всеми, кто вплотную подойдёт к проблеме, разверзнется море вариантов, ибо русское сопротивление советской дьявольщине имеет в разных местах и в разные промежутки времени свои специфические черты.

Можно пройти по проторенной итальянцами дорожке футуризма и облечь русскую реакцию в тогу предельной дерзости и пафосного активизма. Византийское нравоучительство старомосковской доктрины о Третьем Риме заменить на римско-фашистскую наглость. Ведь нет ничего более враждебного римскому миру, чем степняцкое варварство (Нео)Совдепии. Отвратительно безвкусен не только рядовой люмпен, горланящий «Крым наш», но и, к примеру, советский шаман-«патриарх», отрекшийся от Христа ради земных прелестей «Родины-Матери». Если «духовность» представляет собой не Прекрасную Даму, а насквозь пропитую проститутку, то время порвать со всеми «нравственными» принципами этой духовности и открыто расписаться в своём аморализме. Фашизм, оснащённый литературно-художественным арсеналом футуризма, это не только чёрные рубашки, но умение пачкать эти рубашки кровью при первой необходимости. Так русские чернорубашечники в кровь дрались с советской и просоветской молодёжью на линии КВЖД, а русские фашистские боевики в Шанхае подвергли погрому советское консульство. При этом русский вызов советскому миру и его демократическим союзникам планомерно визуализировался на плакатах и в газетных рисунках Российского Фашистского Союза. Наследники «первых русских фашистов» Корнилова и Кутепова живописались не топорными «свадебными» солдафонами, а вечно юными сокрушителями красного змея.

Есть место в белогвардейском культурном поле и древнегерманским добродетелям, которые могут быть имплантированы в истинно-русский социум через теорию о готском (т.е. германском) происхождении Руси. И здесь вовсе не требуется абсолютизировать помощь кайзеровских войск атаману Краснову (и через него Добрармии) или боевое братство армией Бермондта-Авалова и фон дер Гольца. Русский «готицизм» или «норманнизм» в первую очередь касаются русских, а не немцев. Германия тут совершенно не причём, т.к. и без немецких влияний русские вполне самодостаточный германский народ, чья государственность пришла не из половецких степей, а из скандинавских фьордов. Истинно нордическая устойчивость белых бойцов перед лавинами иудо-уралоидных позволяет нам позиционировать себя «германцами». Вклад русских эмигрантов в становление национал-социализма видится лишь приятным бонусом. Куда больше прав на северную архаику творцам белофашистской эстетики даёт, к примеру, такое изречение начальника штаба Корниловской ударной дивизии Евгения Месснера: «Один викинг внял увещаниям монаха и решил принять с дружиной своей христианство. Обрадованный миссионер сказал: "Ты и твои воины войдете по смерти в царство Небесное". "А где же находятся те, кто были моими предводителями в моей молодости?". "Они, как язычники, мучаются в аду". "Где они, там и мы!", сказал викинг и вместе со своей дружиной отказался от принятия новой веры. Наши Белые вожди ушли на суд Божий. Если они осуждены, чему мы никогда не поверим, то и мы не будем искать себе оправдания. Где они, там и мы!» Надеемся, что этот волевой настрой, выраженный в девизе Meine Ehre heisst Treue, найдёт достойное отображение в русском националистическом искусстве. Идея Верности прямо сопряжена с идеей Непримиримости: именно верность подлинной России заставляет нас быть непримиримыми к большевистской цивилизации в любых её обличиях, включая «православно-патриотическое».

Мы бегло затронули лишь пару возможных преломлений белой эстетики. На самом деле, между римским и готско-варяжским началами русской души нет герметичных перегородок и как раз в их синтезе обретается уникальная, не поддающаяся копированию Русь. Мы не подражаем немцам или итальянцам, но при помощи их терминологии и образности нам легче провести экскурсию по закоулкам нашей национальной души. Внутри которой подчёркнутый аристократизм корниловцем гармонично сочетается с «народничеством» антоновцев и каминцев, крестоносная фразеология белой Сибири и её «дружин Святого Креста» с квази-масонскими, эзотерическими пассажами Хольмстон-Смысловского, а индивидуальный террор белых диверсантов с идеей тотальной мобилизации всей нации (ярким примером такой «мобилизации» служит поведение лучших белоэмигрантских слоёв в годы второй мировой войны, в добровольном порядке откликнувшихся на формирование Охранного Корпуса в Сербии; такой же «мобилизацией», но уже общенационального масштаба, является отклик русского общества на Пражский манифест КОНР, сплавивший воедино Зарубежную и Подъярёмную Россию).

Эстетика всегда поэтизирует определённый человеческий материал, определённую «расу». Какова эта «раса» у Белого движения?

Доктрина Юлиуса Эволы с его подобными классификациями «расы тела», «расы души» и «расы духа» здесь подходит гораздо больше плоского биологического расизма. Но т.к. нас интересуют зрительные образы, которые могут быть запечатлены в графическом виде, то без акцента на «расу тела» тут никак не обойдёшься. Важно всё: антропология, физиогномика, униформология.

С «элитой» Национальной Революции – «фронтовыми братствами» корниловцев, марковцев, дроздовцев, алексеевцев – мы разобрались: это не кучки «романтиков», а настоящие орденские организации с железной дисциплиной и соответствующим «прото-эсесовским» антуражем. Немалый интерес представляют нарочито «народные» подразделения. Ижевцы и воткинцы, боровшиеся с интернациональными бандами за русскую «народную общность» – эти мускулистые рабочие, чья родословная тянется от новгородских ушкуйников, первых колонизаторов Вятки – не просто воины, но идеальный расовый тип русского Arbeiter’а. Раса людей, не только не растворившихся в угро-финнском и тюркском море, но сумевших отбойными молотками перемолоть красную заразу и уйти в изгнание непобеждёнными.

Вся дрянь, заслонявшая русских от подлинного, вырезанного из гранита лика «белофашизма», должна кануть в лету. Прилизанные «офицерские» усики, бутафорские погоны и осточертевшие до тошноты романсы никогда не были атрибутами Белого движения, которое состояло не из хлюпиков-фаталистов, бряцающих под гитару какую-то лирическую ахинею, но из проникнутых легионерским духом солдат русской Национальной Революции. Революции, которая бросила разлагающему коммунизму открытый вызов, но при этом содержала внутри себя скрытые, вернее, нераскрытые вследствие военной неудачи, вызовы и другим болезням дряхлеющего мира: капитализму и реакции. Эту дикую для многих мысль открыто констатировал капитан Ларионов, человек, зашедший в понимании «белой идеи» дальше других.

Профанировать наше священное наследие всевозможным гиркиным и псевдо-РОВС’ам помогает ложный ореол, нависший над Белым движением. Время развеять этот ореол, изгнать из нашего «зала славы» непрошенных визитёров: розовых «романтиков», декадентов и недо-эстетов. Пусть оплакивают свой Совок под видом «России, которую они потеряли». Мы своей России не теряли, она всегда с нами, в образе не сарафанной девки, но чернорубашечника с винтовкой в руках.